Оренбургский Дом литераторов им. С.Т. Аксакова Официальный сайт ГБУК «Оренбургский Дом литераторов им. С.Т. Аксакова»
Екатерина ЕРМОЛАЕВА
Земля густо-чёрная в монастыре, матёрая, от неё, казалось, слегка парило. И зелень поверх неё ярче лежала, сочнее. Бело-сахарные берёзы плотно окружили деревянную часовню, приклонили к ней свои тонкие веточки. Рядом тихонько журчала водица в источнике святой матушки Зосимы – не напиться ею, в ней такая сила-силушка запрятана, только диву даёшься!
– Сколько живу, а такой воды никогда не пила! – чуть растягивая слова, восхищается черноглазая паломница и, снова сделав глоток, подытоживает: – Благодатная!
Остальные кивают.
Александр черпает ковшом из ведра, разливает в подставленные бутылки, водица тонко стекает со старенькой воронки, звенит по стенке, и как-то удивительно быстро бутылка, в коей пять литров, наполняется.
Монахиня Иоанна, чуть отойдя в сторонку, собирает вокруг себя людей. Лицо её, обрамлённое чёрной тканью апостольника, кажется совсем убелённым, величественным. А монашеская шапочка в форме купола делала её, как и всех монахинь, которых мне доводилось видеть, и вовсе неземной, царственной какой-то.
– Вот кому сколько довелось жить, и один Бог только знает, когда мы эту жизнь окончим. Вот был у нас один такой Сергей, паломников всё возил на автобусе. Столько лет возил! А последний год приехал, привёз всех на источник Зосимушки. Пока ждал, зашёл во-он в тот домик, видите, а там его в шею оса укусила. А у него аллергия! Вмиг опухла шея, раздулась, он как начал бегать по кругу… Помирать-то страшно! А у нас с собой ничего, ни таблеточки. В «скорую» позвонить успели, а что толку-то? Он вот тут прямо лёг на скамеечку и умер. Вот так Господь его к себе и забрал… Каждому своё, и не нам выбирать, – и вдруг начинает говорить матушка чуть вкрадчиво, и мы все замираем, боясь упустить что-то важное. – Вот вы, когда умрёте, начинайте сразу читать «Живый в помощи…». Сразу! Запомните!
Я, перебирая в голове её слова, стараюсь запомнить.
Приехали в монастырь, и монахиня исчезла из виду. После родника – чувство, словно водица растекается по мне, по самому донцу души, собирается у самого сердца и пытается вымыть, что там внутри накипело мирского.
В монастырской трапезной перед обедом монахи молились вместе с нами. Тихо, но крепко, с силой неведомой проливались слова их молитвы. Мы шёпотом вторили им, кто-то из батюшек благословил столы, и вдруг полупрозрачная занавеска отделила нас от монахов и монахинь. Зашторилась, словно показывая: вы там, в миру, а они в мире ином уже, дольнем. Монахи ели молча, а мы по привычке не могли не разговаривать. Поэтому, наверное, в том, ином мире, было включено радио, и мягкий мужской голос рассказывал житие святого…
Вечером нам снова повстречалась мать Иоанна. Она была какой-то будто взволнованной, словно приезд нас, оренбуржцев, взбудоражил её, вот и проступил на её с утра ещё бледном лице малиновый румянец, а глаза как будто искали кого-то в толпе паломников. После службы она, вздыхая, обронила:
– Дорогие мои, хорошие! Ну как вы креститесь, как креститесь? Страшно на вас смотреть! Надо медленно, с благоговением на лбу, на плечах пальцы задерживать, вы же крест наносите! И только потом кланяться нужно… Э-эх!
Но голос её наполнился такой болью, и одновременно разливалась во всю ширь на нас любовь из уст монахини, что мне стало стыдно: наверное, и впрямь мы крестимся неправильно.
Мы сидим (кто-то стоит) рядом с матушкой Иоанной, и она, глядя куда-то сквозь нас, как будто не только нам, но и ещё кому-то неведомому рассказывает:
– Однажды узнала я о том, как можно родных вымаливать усопших. Сорок раз надо псалтирь прочитать. У меня время как раз было, ну, думаю, попробую. У батюшки не спросила, думаю, ладно. Сама. Ну и начала. Список своих усопших читаю… Осилила я сорок раз псалтирь. И вот, как дочитала, вижу сон: как будто наш погреб, я в него заглядываю, а оттуда вылезает мужчина, лицо рукой закрывает, чтоб я не узнала. Но я узнала! – мать Иоанна повела указательным пальцем. – Это бывший мой зять. Вылез и, не оглядываясь, побежал в сторону кладбища. Я снова заглядываю в погреб, а там их – видимо-невидимо, и все тянутся к свету, из погреба-то из этого…
Я проснулась и думаю: что за сон такой чудной? Пошла к батюшке. Рассказываю: так, мол, и так, молилась за сродничков, и тут – сон странный. А батюшка мне говорит: вот его одного ты только и отмолила. Этого, который убежал. Вот так! А желающих вон сколько! Целый погреб!
Ветер, будто очумев от простора в монастырском дворе, накрывал словно разом, не мелочась, трепал ещё не напитавшуюся землю и рывком толкал синюшные облака в небушке, заставлял скрипеть тягучие кроны деревьев. Кто-то кутался в огромный платок, кто-то переступал с ноги на ногу, трясся. Но никто не хотел уходить, все слушали сестру Иоанну. А её, казалось, и не касался ветер. Словно и не чувствовала она холод, хотя развивался её апостольник на ветру, волнами ходил подол платья, но лицо её было спокойно, мраморно, и белые руки, сложенные на животе, лежали чинно, почти недвижимо.
– Вы, главное, ничего не бойтесь, кроме греха, и никого, кроме Бога, – профиль её стал воинствующим и одновременно тёплым каким-то, родным. – А бесов, сатаны бояться и вовсе пустое, все мы под Богом, под его прикрытием. Вот меня как постригли в монахини, всё ждала, когда же будут бесовские нападки, – монахиня засмеялась по-детски чисто, звонко. – У нас рассказывали, что, мол, бесы по ночам в кельи стучат. Ну и я жду. И ничего нет. Ни стука, ни полстука. И вот, когда не ждала уже, вдруг раздалось в окно… Ох, вот это стук! Грохот, такой раскат! Ну и ничего – я сразу принялась за молитву «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его». Всё и стихло. Бесы, они креста боятся и молитвы. А вот если мы боимся их, они, ой, как радуются!
И друг монахиня Иоанна словно просияла, в глазах её взыграли огоньки:
– У нас с вами заступников сколько! Вот и Зосимушка наша про нас не забывает. Я сколько возила по стране её мощи… У меня послушание такое, мне повезло! И вот пришла ко мне беда – голова у меня болела, мочи нет. Терпеть невозможно было, такая мигрень! Ну что делать? Молилась я, конечно, и батюшка молился, сестры, братия… И вот однажды днём я прилегла на подушку, а вижу краем глаза, боковым зрением, как будто по комнате перья летают… Перья, да, и силуэт женский… А хорошо мне не видно, только очертания, и всё перья эти, перья летают… Я перекрестилась, лежу, не двигаюсь. И вот уже силуэт плохо совсем видно, и я начала Зосимушке молиться. И уснула словно… А просыпаюсь – не болит голова. Совсем! Нет моей мигрени! Слава Богу за всё! И на земле Он нам даёт радости, и на земле милует, хотя и не заслужили мы этого…
Да и много мы иной раз о себе думаем. Мы с батюшкой собрались однажды на Святую Землю, а я чего-то волноваться начала, говорю батюшке: боюсь, мол, что не вернусь из Иерусалима. Вдруг помру там? Батюшка тогда посмеялся надо мной, говорит: размечталась! Ты, что, святая, чтобы на Святой Земле-то умирать? Нет, говорю, куда мне? Ну вот, и не переживай, отвечает, там не умрёшь!
Не святая… Я смотрела на выбеленное лицо монахини Иоанны, на бледный румянец, на длинную нить четок у неё в руке. И думалось, что нам, мирским, удалось увидеть кусочек лишь того духовного, по-детски наивного и доброго мира монахини Иоанны. Сколько было ещё тонкого, неведомого нам, сильного и страшного в её этом мире, её общении со Христом, в её отверженности от всего суетного, испорченного, лживого.
А напоследок она сказала, отчего-то вытирая уже платочком у глаза росинку слезы:
– Вы, главное, сами молитесь. А то иной раз мы ждём, что за нас после смерти дети будут молиться. Не надейтесь на детей! Молитесь, пока живёте, пока дышите.
Так и она будет делать, раба Божия монахиня Иоанна, пока живёт, пока дышит.
_________
* Имена изменены
с. Благословенка
