Публикация Юрия Полуэктова в газете «Вечерний Оренбург»

В газете «Вечерний Оренбург» опубликованы стихи члена Литературного объединения имени С.Т. Аксакова «Алый цвет» Юрия Полуэктова.

Когда-то давным-давно, а именно так давно, что об этом уже простительно и не помнить, я, будучи очень молодым человеком, романтиком по складу характера и в силу воспитавших меня обстоятельств, главным из коих были книги, впервые посетил Михайловское. Было это, можно сказать, свадебное путешествие. Мы с юной женой приехали в Псков рано утром, купили в газетном киоске кипу свежих газет на дорогу и первым рейсовым автобусом отправились в Пушкинские Горы. Это путешествие оказалось незабываемым, потом всю жизнь меня тянуло в поэтический заповедник, и в каждый следующий приезд сюда возникало ощущение новизны, открытости, как это случилось в первый приезд, как бывает в местах святых, напоённых вековыми молитвенными тяжаниями, где небо ликующее ближе, а горизонт неуловимее и шире. Любовь к Михайловскому порождала собственные поэтические строки, постепенно сложился небольшой поэтический цикл.

Аллея Керн. Два стихотворения

ГОД 1971

Утро тусклой гравюрой рядится.
Смыла чёткость дождя меледа.
Снова с влагою неурядицы,
Климатическая беда.

Морось липам склонила головы
Над хранящей секреты скамьёй.
В тёмных кронах листва вполголоса
Обсуждает сюжет неземной.

Ситник бисером с неба нижется.
Жду во мгле необыденных слов.
Лепет листьев умолк. Но слышится
Шёпот шёлка и шелест шагов.

Дождь на мне всю досаду выместил.
Без вины виноватый, я сник.
Но… настал вдохновляющий миг:
Ломкий профиль в тумане возник,
Рядом — тонкая, словно вымысел
Из забытых возвышенных книг.

ГОД 2011

Просторный старый парк, прохладою умытый,
промозглый бусенец на кронах в вышине,
на старенькой избе и на тропе размытой,
на простенькой скамье, на Сороти, на мне.
Уложена под плащ стопа газет — преградой
назойливой воде и утренней прохладе,
и я средь древних лип в пристанище теней
на целых сорок лет моложе и вольней.

Я гость счастливый был. Простой и необычный.
Бродил по комнатам, гулял среди аллей.
Я мир в себя вбирал лучистый, поэтичный,
и для меня нет мест дороже и родней.
Я робко трогал стол, где рифмы вальс кружили,
где к свету ночника спешили небыль, были,
где острое перо роняло их на лист,
где гений русский жил, хотя и байронист.

Здесь были не в ходу музейные запреты:
возможно на скамье Онегина мечтать,
и к полевым цветам, уложенным в букеты,
припасть и ощутить природы благодать,
чтецам внимать младым, восторженным, ранимым,
беззвучно вторить строчкам искренно любимым,
у озера гулять, лаская взглядом гладь,
и пушкинскую тень в тумане угадать.

Я снова — визитёр. Визит, поди, последний,
мне помнится почти безлюдность прошлых дней,
как много нынче здесь ценителей наследий
и меньше, чем тогда, задумчивых людей.
Осенний грустный гимн и в жизни, и в природе:
то солнце промелькнёт на тёплом небосводе,
то вдруг настудит тень внезапного набега
лиловых облаков с неумолимым снегом.

Зазимок кое-где гостит на сонных соснах,
слезой исходит в лоск по лиственной кошме.
Большой зуёвский* сад приладился к зиме.
Последних яблок сок рассладился на дёснах.
Я, кажется, нигде не пробовал вкуснее.
Мой путь лежит вокруг пустующей аллеи.
В музее всюду обновились интерьеры:
где много ног, там обязательны барьеры.

Как вековые липы разом обветшали!
Мне прежде виделось, что их степенный ряд –
то гости, в полонез на августейшем бале,
готовые пуститься, парами стоят.
Врачующей рукой опиленные кроны
едва-едва видны, сединам тонким сродны.
Вершины к небесам в молитве взнесены,
как руки смертных о прощении вины.

В бессмертье лип я жил с неколебимой верой.
Увы, мираж былой оставил сей приют.
Пусть разной наверху отмерено нам мерой,
надолго ли они меня переживут?..
Уходят навсегда сообщники волнений,
свидетели веков, стихов, прикосновений,
видения мои в слепой морохе серой,
союзники мои, шепнувшие: — Уверуй…

Пора растить иных, кто, возмужав, заменит…
Бог даст, ещё придёт — в их сени новый гений –
стихам грядущим совершенным современник.
А для кого-то пусть мелькнут в тумане тени.

*3уёво — прежнее название сельца Михайловское.

Михайловское

Пологий холм, где по утрам верхами
Метался в поисках забвения поэт.
Сельцо, где небо грезило стихами
И ветер пел строками из поэм.

В глухой тиши лесного заточенья
Звенела рифм неповторимая капель.
Здесь царство милых муз, здесь вдохновенье.
Поэзии российской колыбель.

Здесь хоровод из образов теснился,
Дубрав михайловских весенний изумруд
Пером поэта в вечность уносился,
И, поднимая на высокий труд,

Господь не попустил декабрьский опыт:
Земля родная — самый хитроумный страж.
Зайчонка шуганув под конский топот,
К Сенату не пустила экипаж.

Невольная, счастливая обитель.
Псаломщик скромный здесь я сердцем и умом.
Поэзия — святитель и спаситель
Витает над намоленным холмом.