Начнем?
Книга стихов Василия Миронова, уже отмеченного литературными премиями, называется «Яблочный Спас». Читаю название – что оно вот так, с ходу, говорит о книжке? Что автор полон Любви, Веры, Надежды как христианин, почитающий Спасителя человечества. Что сам он, поэт, достаточно сознателен, чтобы избрать своим духовным проводником в океане творчества Идущего По Водам к Свету. Но! Оно сообщает нам и о языческих, инфантильных откликах в судьбе Василия – августовский праздник, событие, отмечаемое во имя Года.
Открываем!
Алеющий бумажный детский парус,
Вдохнув мечты кипучую волну,
Стал путеводным юному корсару
И ярче звёзд высоких полыхнул.
Всё-таки строки о детстве, о поре мечтаний и близости к теплой, полной ласки Матери-Земле, для которой и море, и небо – отголоски ее собственного бытия. Детство здесь, в языческой стихии, и оно не отпускает автора, напоминая о себе теперь уже жизнью его детей:
Астры и портфели. Нынче в школе праздник,
Тот, который с детства словно чуда жду,
Я, слегка волнуясь, словно первоклассник,
Маленького сына в школу отведу.
Строки текут неторопливо, детство самого Василия перекликается с творящейся сейчас судьбой ребенка:
Нынче прощаю по-мудрому взросло
Я любопытство голодного сына.
Помню, как ждать возвращенья непросто
Мамы с покупками из магазина.
«Помню». Крепкая, очевидно, и ясная память – а как иначе? Ведь Василий в жизни, свободной от творчества, юрист, публиковал в юридических журналах статьи на профессиональные темы – не отсюда ли и в стихах веские, зримые нюансы, детализация?
Жалуясь, задребезжала кровать.
Что ты, кровать, заскулила? Не спорь!
Подобно множеству мифов о судьбе героя, совершающего подвиги во имя родной земли, а в христианстве – во имя Веры в Спаса, личный миф Василия внезапно переламывается в сюжете:
Я в одночасье повзрослел,
Когда отца в живых не стало.
С этого мгновения и стихи идут о том, что вечно помогает избежать страха смерти, о живой воде, влюбленности, о молодом чувстве, сладком, грешном, но постепенно становящемся взрослым, осознанным:
Чтоб с жадностью затем слова любви вернулись,
Но ими и сорить не надо сгоряча.
Как это часто бывает у русских поэтов, Вера сопрягается в их судьбе с обилием влюбленностей – ведь кто, кроме Поэта, может заметить особо характерные подробности в облике возлюбленных, кто оценит скрытое от обывательских глаз, что открывается только интуиции стихотворца? И при всем пыле и страсти, даже поставленных под контроль сознания и от того еще более напряженных, не забывается мотив ожидания помощи Всевышнего:
Я рву страницы, а судьба их множит,
Молюсь, чтоб наступил последний раз,
И верую – поможет мудрый Боже,
Но он дневник за нас ведет подчас.
Но языческое, еще немудрое, пылкое как отрочество, временами берет верх:
Знаю, не для старости
Молодятся яблоки.
В этом сплаве язычества, основанного на предвечной Традиции выражения изначального Бого-миро-воззрения, сплаве со строгим сверхсознательным символизмом монотеистической Веры – здесь точка надлома, точка невозврата, точка кипения культурообразующих сил, делающих Поэта не пророком из новейших, не догматиком, но Магом, познавшим устроение Небес и их отражение в душе ищущего блаженства единения с Божеством – Магом по точному наблюдению Василия Миронова:
И слова первозданного мираж
Меня к стихам влечет, в стихию магов.
Судьба поэта-мага, разворачиваемая в поток лет, судьба как личная история, которую сознательно пишет автор – история о становлении Сознания, родственного Вечности, всепроникающего высшего блаженства, о котором поэт говорит, замыкая стройность строф книги и возвращаясь к новому детству, ребенком Всевышнего:
Недолюбленные дети,
Райских яблок семя в нас.
Может, к нам в небесном свете
Яблочный спустился Спас?
Андрей Юрьев,
член Союза российских писателей,
основатель и модератор
Сайта Уральских Словесников